Единственная ревность Эмер (переложение ирландской саги «Болезнь Кухулина»)
Автор: Августа Грегори (с)
Перевод: Анна Блейз (с)
Случилось однажды, под Самайн, что мужи Улада собрались для игр и пиршеств на равнине Муртемне.
И все пришли, но не было среди них Конала Победоносного и Лугайда Красных Полос.
— Да начнется пир! — сказали люди.
— Не начнется, — сказал Кухулин, — пока не придут сюда Конал и Лугайд.
Молвил тогда Сенха-поэт:
— Скоротаем же время, пока их дожидаемся! Будем сражаться в шахматы, будем слушать, как поют нам песни, будем состязаться в играх!
И все согласились на это.
Но пока состязались они в играх и слушали песни, слетела перед ними на озеро стая птиц — и птиц прекраснее тех не видали во всей Ирландии.
И всех уладских жен, бывших при этом, одолела великая страсть: так возжелали они получить этих птиц, слетевших на озеро, что стали враждовать между собой и спорить, которой из них те достанутся.
— Две из этих птиц должны мне достаться, — сказала жена короля Конхобара. — По одной — на каждое плечо!
— Все мы хотим того же, — подхватили другие женщины.
— Если кто и получит этих птиц, то уж мне-то они должны достаться первой! — сказала Этне Ингуба, которая любила Кухулина.
— Что же нам делать? — растерялись женщины.
— Я вам скажу, что делать! — молвила Лебархам. — Я пойду к Кухулину и от вас от всех попрошу изловить этих птиц!
И впрямь пошла она к Кухулину и сказала:
— Жены Улада желают, чтобы ты изловил для них этих птиц!
Кухулин же положил руку на меч, словно хотел ударить ее, и воскликнул:
— Неужто праздным женам Улада нечем нынче заняться, кроме как посылать меня за птицами?
— Негоже тебе гневаться на женщин Улада, — возразила Лебархам. — Ведь нынче многие из них, глядя на тебя, ослепли на один глаз — так сильно они тебя любят!
Тогда велел Кухулин Лойгу запрячь колесницу и, войдя в нее, поехал к озеру. И, обнажив свой меч, ударил птиц плашмя, чтобы перебить им ноги и крылья и не дать улететь.
И переловили они с Лойгом всех птиц, а затем поделили между женами Улада, да так, что по две птицы досталось каждой, кроме Этне Ингубы. К ней Кухулин подошел после всех:
— Вижу, ты сердишься, — молвил он. — Уж не оттого ли, что я отдал птиц другим женам?
— И правильно сделал, — ответила Этне. — Ведь среди них нет ни одной, что не подарила бы тебе любовь и дружбу, стоит тебе пожелать. Я же не люблю никого, кроме тебя.
— Тогда не горюй, — сказал Кухулин. — Какие бы птицы ни прилетели отныне на равнину Муртемне или на реку Бойн, ты получишь двух самых красивых!
Долго ли, коротко, прилетели на озеро еще две птицы: были они скованы друг с другом цепочкой из красного золота и пели так нежно, что все мужи и жены Улада едва не погрузились в сон.
И Кухулин пошел было к этим птицам, но Лаэг сказал ему: «Не ходи!» — а Этне добавила:
— Послушай нашего совета, не ходи к ним! Ведь они зачарованы! Прилетят и другие птицы, и ты изловишь их для меня.
— Я поступлю, как задумал, — возразил Кухулин, — и не вам меня отговаривать!
А Лаэгу велел:
— Вложи камень в пращу!
И взял Лаэг камень и вложил его в пращу. И метнул Кухулин камень в птиц, но промахнулся.
— Горе мне! — воскликнул он.
И взял другой камень, и метнул его, но и тот пролетел мимо.
— Ни на что я не гожусь! — вскричал Кухулин. — А ведь с того самого дня, как я принял оружие, я ни разу еще не промахивался!
И, схватив свое тяжелое копье, метнул его в птиц. И пронзило оно крыло одной из них, и обе птицы тотчас ушли под воду.
А Кухулин, досадуя на себя, отошел и лег в стороне, положив голову на камень. И нашел на него сон. Увидел он во сне двух женщин: будто подходят они к нему, и на одной — зеленый плащ, а на другой — плащ багряный, пять раз обернутый вокруг плеч.
И та жена, что была в зеленом плаще, подошла к нему, улыбнулась и ударила его палкой. Затем подошла вторая, улыбнулась и ударила его точно так же. И так продолжалось долго: подходили две жены к нему по очереди, и каждая ударяла его палкой в свой черед, пока не избили до полусмерти. Еще немного — и он испустил бы дух, но тут они обе исчезли.
Все улады увидели, что творится недоброе, и стали спрашивать, можно ли его разбудить.
— Нет, — сказал Конал. — Не трогайте его, пока не наступит ночь.
И тогда Кухулин встал, не проснувшись. Улады спросили, кто это с ним так обошелся, но он не мог ответить. И лишь погодя промолвил:
— Отнесите меня домой, на постель, да только не в Дун-Деалган, а в Пестрый дом, что в Эмайн.
— Отнесем его в Дун-Деалган, к Эмер, его жене, — сказал Лаэг.
— Нет, не надо, — возразил Кухулин. — Отнесите меня в Пестрый дом.
И отнесли его в Пестрый дом, и там он пролежал до конца года1Т.е. до следующего Самайна, ни с кем не обменявшись ни словом.
Когда же исполнился год и снова подошел канун Самайна, собрались у его ложа Конхобар и прочие улады: Лоэгайре сел между ложем и стеною, Конал Победоносный — между ложем и дверью, Лугайд Красных Полос — в изголовье, а Этне Ингуба — в ногах.
И пока они так сидели, в дом вошел некто неведомый, в обличье мужа, и сел на край постели, где лежал Кухулин.
— Что привело тебя сюда? — спросил Конал.
— Я скажу тебе, что, — ответил гость. — Я пришел говорить с тем, кто лежит здесь, на ложе. Будь он сейчас в добром здравии, он был бы защитой всем уладам; но такой, каков он есть, в тяжкой болезни и слабости, он им еще лучшая защита.
И, сказав так, встал и промолвил:
— Если бы Кухулин, сын Суалтама, принял нынче дружбу мою, то и без помощи войска получил бы все, что видел во сне. Либан, сидящая по правую руку Лабрайда Быстрого Меча, сказала так: если Кухулин придет, то будет великой радостью для сердца сестры ее, Фанд. О Кухулин! Будь они здесь, эти две дочери Айда Абрата, они бы избавили тебя от недуга. Сюда, на юг, на равнину Муртемне, пошлю я Либан исцелить тебя от болезни, о Кухулин!
— А сам ты кто таков? — спросили его.
— Я — Энгус, — ответил он и исчез; так и не узнали, откуда он приходил и куда ушел.
Кухулин же сел тогда на ложе и заговорил.
— И впрямь, — сказали улады, — пора тебе поведать нам все, что с тобой приключилось.
— Год назад, в этот самый день, мне было видение, — ответил он и рассказал им все, что видел, и поведал о женщинах, что пришли и избили его палками, а после спросил: — Что же мне теперь делать, господин мой Конхобар?
— Вот что надо сделать: ступай обратно, к тому самому камню, — ответил Конхобар.
И Кухулин отправился в путь, и пришел к тому самому камню, и увидел: идет ему навстречу та самая жена в зеленом плаще.
— Вот и славно, Кухулин, — сказала она.
— Ну уж нет, — возразил он ей. — Что тут славного? И чего вы от меня хотели, когда пришли сюда год назад?
— Не для того мы приходили, чтобы причинить тебе зло, — ответила жена в зеленом, — а для того, чтобы просить твоей любви. И вот я снова пришла говорить с тобой, — продолжала она, — и скажу от имени Фанд, дочери Айда Абрата, ибо Мананнан, Сын Моря, покинул ее, и любовь ее пала на тебя. Сама же я — Либан, жена Лабрайда Быстрого Меча. И от него у меня для тебя послание: он отдаст тебе все, чего пожелаешь, если хоть один день станешь биться за него против Сенаха Дикого, и против Эохайда Юла, и против Эогана из Инвера, Эогана из Устья Реки.
— Слабость еще не сошла с меня, — сказал Кухулин, — и не могу я сейчас идти в бой.
— Недолго тебе оставаться слабым, — молвила Либан. — Ты исцелишься, и все, что отнялось от силы твоей, вернется обратно. Не так уж много просит Лабрайд, и не зазорно тебе помочь ему, — добавила она, — ибо он — лучший из героев.
— Где же его искать? — спросил Кухулин.
— На Маг Мелл, на Счастливой равнине, — отвечала она.
— Не пойду, — сказал Кухулин, — пока не увижусь с Эмер, моей женой. Поезжай за меня к ней, Лаэг, — велел он, — и скажи ей, что это были жены из сидов, жены из холмов, — те, что пришли ко мне и меня избили; и скажи, что мне полегчало немного и я прошу ее приехать и повидаться со мною.
И Лаэг поехал к Эмер и рассказал ей, что да как с Кухулином. А Эмер сказала:
— Что же ты за слуга, Лаэг, коли ездишь по холмам туда и сюда, а лекарства для своего господина сыскать не можешь?
А после добавила:
— Позор мужам Улада, что так и не нашли они для него верного лекарства! Кабы Конхобар томился в оковах, или Фергус лишился бы сна, или страдал бы от ран Конал Кернах, кто бы им помог, как не Кухулин?
И сказала Лаэгу:
— Горе мне, сын Риангабры! Рано ты выезжаешь, допоздна ты ездишь по холмам, а все же в срок не поспел! Запоздал ты найти лекарство для прекрасного сына Дехтире!
— Позор отважным мужам Улада и всем из них, кто премудр и учен! Позор, что не обошли весь свет, чтоб отыскать лекарство для друга своего, Кухулина!
— Кабы Фергус лишился сна, но были бы на свете чары, способные исцелить его, не ночевал бы сын Дехтире дома, пока б не разыскал друида, который это сделает.
— Кабы Конал вот так же страдал от ран и язв, обошел бы Пес Кулана весь широкий свет, чтобы найти ему лекаря.
— Кабы Лоэгайре Богатый Дарами был ранен в бою, обыскал бы Кухулин всю Ирландию, чтобы исцелить внука Илиаха.
— Кабы это на Кельтхара-Мстителя нашли тоска и сон, днем и ночью ездил бы Сетанта по холмам, искал бы для него снадобье.
— Кабы это Фурбайг, вождь воителей, лежал без сил и чахнул, на краю земли Кухулин раздобыл бы то, что спасет его.
— Погубило его воинство холма Труин, холма Причитаний! Отняли они великую храбрость его; с той поры, как нашел на него сон холма Бруах, Пес Муртемне ничем не лучше любого бродячего пса.
— Горе мне! отняла у меня болезнь Пса кузнеца Конхобарова. Поразит болезнь и сердце, и тело мое, если не принесу я ему лекарство.
— Горе мне! Сердце мое болит, что сразила болезнь ездока на равнине и не смог он прийти сюда сам, когда все собрались на равнине Муртемне!
— Вот почему не пришел он ко мне из Эмайн: отнялась у него красота! Ослабел и умер мой голос из-за того, что с ним сталось. Месяц, и четверть года, и год я не ведаю сна; не слышу я сладких слов, кто б их ни молвил. Сын Риангабры, о сын Риангабры!
Так горевала Эмер. Сказав же эту жалобу, отправилась в Эмайн-Маху к Кухулину, и села на край его ложа, и молвила так:
— Вставай, защитник Улада, пробудись ото сна во здравии и в радости! Смотри, вот король Махи, крепкий телом: уж он-то не дозволит тебе долго спать! Взгляни на плечо его в доспехе гладком, как хрусталь; взгляни на пивные рога его и на боевые трофеи; на колесницы его, что мчатся через долины; на ходы его фигур на шахматной доске — взгляни!
— Вспомни о могучих его героях; вспомни о девах его, благородных и прекрасных; вспомни о королях, ему подвластных, и о доблестных делах их; вспомни о славных, гордых королевах!
— Вспомни о начале ясной зимы; вспомни о чудесах, что творит она; как холодна и как длинна она, как бедна красотами! Беспамятство твое — не добрый, не здоровый сон; это леность и страх перед битвой. Долгий сон — что пьяный чад; от слабости — лишь шаг до смерти!
— Пробудись же от сна, которым опоили тебя сиды! Собери всю великую силу свою и стряхни его с плеч! И довольно с тебя этих сладких, цветистых речей. Вставай, герой Улада!
Встал Кухулин, и провел рукой по лицу, и стряхнул с себя беспамятство и слабость. И сказал Лаэг:
— И впрямь, негоже герою лениться и спать на ложе, словно недужному! Виной всему — жёны с Маг Мелл, что явились тебе. Одолели они тебя, сковали тебя оковами, отдали тебя во власть ленивых жен. Восстань же от смертного сна, израненный женами сидов! Ибо сила твоя вернулась, сила героя над героями. Встань и иди, покуда не придешь на поле битвы, покуда не свершишь великие подвиги там, куда Лабрайд Скорый-на-Руку ведет своих воинов. Встань и верни себе величье: довольно праздности!
И пошел Кухулин обратно к камню, и Либан снова явилась ему и позвала идти с нею, в ее страну.
— Где теперь искать Лабрайда? — спросил Кухулин.
— Нетрудно сказать, — отвечала Либан и молвила так:
— На светлом озере ныне Лабрайд, где собираются жены. Когда пойдешь в те края, не устанешь в дороге, если захочешь навестить Лабрайда Быстрого Меча!
— Счастливым домом правит добрая жена; в доме том — сотня мужей, искусных в учености; прекрасен алый цвет на щеках Лабрайда.
— Трепещет волчья голова пред узким, красным мечом его; сокрушает он доспехи воинств, мчащихся в бой; ломает он щиты героев.
— Когда выходит он на битву, это радость для глаза; славные подвиги вершит он повсюду; всех мужей на свете он достойнее.
— Из всех бойцов величайший, воспетый в сказаньях, ныне пришел он в страну Эохайда Юла; кудри его — как золотые кольца; дух его — благоуханье лучшего вина.
— Многими дивными делами славен он, Лабрайд Быстрой-на-Меч-Руки; не наносит он удара, пока его не принудят; хранит он в мире свой народ.
— Хомуты и уздечки коней его — из красного золота; и то лишь малая доля богатств его. На столбах серебряных, на опорах хрустальных стоит дом, где живет он.
И сказал Кухулин:
— По зову женщины не пойду.
— Пусть тогда Лаэг пойдет со мной, — сказала Либан, — и увидит всё своими глазами, и всё узнает сам.
— Отпускаю его с тобой, — согласился Кухулин.
И Лаэг пошел за теми женами, и миновали они Маг Луада, Равнину Ристаний; и Биле Буада, Древо Победы; и Ойнах Эмайн, место собраний в Эмайн; и Ойнах Фидха, место собраний в лесах, где часто бывал Айд Абрат с дочерьми. Тут схватила Либан Лаэга за плечо и сказала:
— Не избежишь ты сегодня смерти, Лаэг, если не защитят тебя жены.
— Не в обычае у нас просить защиты у жен, — отвечал Лаэг.
— До смерти горько мне, что нет с нами Кухулина, — молвила Либан.
— А уж как бы я-то радовался, будь он здесь! — откликнулся Лаэг.
И двинулись они дальше, к Острову Лабрайда. А как добрались до озера, увидели на воде у самого берега медный кораблик. Сели они на кораблик и приплыли на остров, а там направились к дому и подошли к воротам. И тут увидели, что идет к ним какой-то муж, и Либан его спросила:
— Где Лабрайд Быстрого Меча?
А тот ответил:
— Лабрайд укрепляет отвагой сердца мужей, собирает воинов на бой. Великая будет битва — всю равнину Фидхи заполнят войска.
И вошли они в дом, и показалось Лаэгу, будто он и видал все это раньше, а будто и впервые видит. И были в том доме ложа, алые и зеленые, белые и золотые; и у каждого ложа горел драгоценный камень, точно большая свеча. У закатных ворот, там, где заходит солнце, пасся табун пестрогривых коней: одни — масти серой, другие — каштаново-красной. У восточных ворот росли три высоких древа, цветом как чистый пурпур; цвели они круглый год, и птицы пели в ветвях для детей королевского рата. А у входа во двор росло еще одно древо, красоты несравненной: древо серебряное, а под солнцем сиявшее, словно золото. И еще трижды по двадцать дерев было там, сплетавшихся ветвями, и каждое древо давало пищу трем сотням мужей, и каждое — с особыми плодами, на другие непохожими, и все плоды вечно спелые. А посреди большого двора бил источник; и было в доме трижды по пятьдесят полосатых плащей, и на каждом плаще сверкала золотом пряжка. И стоял там чан с веселым пивом для всех, кто обитает в доме; и не переводилось в нем пиво — оставался он полон всегда. Трижды по пятьдесят жен было в доме, и все они приветили Лаэга, и все сказали ему:
— Привет тебе, Лаэг! Входи и будь нашим гостем — ради той жены, с которой пришел ты, и ради того, от кого ты пришел, и ради тебя самого.
— Что теперь будешь делать, Лаэг? — спросила Либан. — Не пойдешь ли говорить с Фанд?
— Пошел бы, кабы знал, где она, — отвечал Лаэг.
— Нетрудно сказать! Ведь она у себя в покоях, отдельно от прочих, — молвила Либан.
И пошли они к Фанд, и та приветила Лаэга, как и все остальные. Имя же Фанд означает слезу, что усмиряет пламя ока. За чистоту свою она звалась так и за красоту свою; ибо ни с чем иным в целом свете нельзя было ее сравнить.
Приветив же Лаэга, спросила Фанд:
— Отчего Кухулин сам не пришел?
— Не пожелал он прийти по зову женщины, — ответил Лаэг и добавил: — Да и не знал он, что это ты сама послала за ним.
— Так пусть же знает, что это я за ним посылала, — сказала Фанд, — и пусть приходит не мешкая, ибо уже сегодня начнется битва.
И пока они так говорили, послышался шум колесницы: то Лабрайд возвращался на остров.
— Неспокойно сегодня у Лабрайда на сердце, — сказала Либан. — Пойдем, встретим его.
И вышли они ему навстречу, и Либан приветила его, молвив так:
— Привет тебе, Лабрайд Быстрой-на-Меч-Руки, сам себе целое войско, сокрушитель героев! Привет, привет тебе, Лабрайд!
Но не ответил Лабрайд, и снова молвила Либан:
— Привет тебе, Лабрайд Быстрой-на-Меч-Руки! Рука твоя всем открыта; слово твое правдиво; праведен суд твой; власть твоя милосердна; крепка десница твоя; с конями своими ты ласков. Привет, привет тебе, Лабрайд!
И снова Лабрайд промолчал, она же заговорила снова и молвила так:
— Привет тебе, Лабрайд Быстрого Меча, защитник слабых, покоритель сильных! Привет тебе, Лабрайд! Привет тебе, Лабрайд!
И сказал Лабрайд:
— Довольно с меня твоих похвал, женщина! Не до гордости мне нынче, не до счастья, не до мыслей о величии моем. Близится битва, ждут нас мечи, разящие справа и слева, и одно сердце Эохайда Юла стоит множества сердец. Не время нынче для гордыни.
— Вот для тебя добрые вести, — сказала Либан. — Перед тобою — Лаэг, колесничий Кухулина: пришел он сказать, что его господин пойдет с тобою на битву.
И приветил Лабрайд его так же, как прежде приветили жены, а после сказал:
— Ступай домой и передай Кухулину, чтобы не мешкал: битва начнется сегодня!
Вернулся Лаэг в Эмайн-Маху и поведал Кухулину и прочим обо всем, что увидел, и молвил так:
— Лабрайд — король великих воинств. Повидал я страну его — светлую, вольную: нет в ней обмана и нет никакого зла. Повидал я там и лучших музыкантов: песни их — услада дочерям Айда. И когда б не поспешил я прочь, отняли бы они мою силу.
— Повидал я всё, что было в холме сидов. Жены их прекрасны, и не сосчитать даров их; что же до Фанд, дочери Айда Абрата, то с нею, верно, никто не сравнится красотой, — не уступит она и королевам.
— Этне Ингуба прекрасна, но та, о ком я сказал, отнимет разум у целого войска.
— Жаль, Кухулин, что ты не поехал сам, как тебя все о том просили: тогда б ты своими глазами увидел, каково там — в том великом доме, который я повидал.
— Будь во власти моей вся Ирландия, будь я сам королем на счастливых ее холмах, — я бы всё это отдал (а это, поверь, немало), только бы вечно жить в той стране, которую я повидал.
— Хорошо-то как, — молвил Кухулин.
— Хорошо, — сказал Лаэг, — и надобно тебе туда доехать, потому что во всём хороша та страна.
Тут Кухулин поднялся, провел рукой по лицу и заговорил с Лаэгом любезно: почувствовал он, что от рассказа юноши дух его окреп. А Лаэг сказал:
— Пора тебе в дорогу: битва начнется сегодня.
И пошел за ним Кухулин в ту страну, и колесницу свою захватил с собою. И взошел тогда Кухулин на свою колесницу, и поехали они вместе в ту страну, на остров. Приветил их Лабрайд, и с ним все женщины; и Фанд приветила Кухулина особо.
— Что теперь делать? — спросил Кухулин.
А Лабрайд ответил:
— Вот что: пойти и посмотреть на войско, что собралось против нас.
И пришли они на место, где собрались войска, и окинули его взором; и показалось им, что нет врагам конца и края.
— Ты пока ступай, — сказал Кухулин Лабрайду, — а я останусь.
И Лабрайд удалился, а Кухулин остался перед войсками. Тут каркнули два черных ворона, и все рассмеялись:
— Да никак эти вороны хотят сказать, что гневный муж с равнины Муртемне где-то рядом!
И отогнали их прочь.
А Эохайд Юл пошел к ручью вымыть руки, и Кухулин приметил его по плечу, просвечивавшему под рубахой. Метнул он копье, и оно пронзило Эохайда насквозь; тогда Кухулин пошел один против целого войска и перебил многих. Затем вышел против него Сенах Сиабарта, Сенах Дикий, и нелегко пришлось в бою им обоим, но все же Кухулин взял верх. А затем вернулся Лабрайд, разя перед собой врагов и обращая их в бегство; и крикнул он Кухулину, чтобы тот больше не убивал. Но Лаэг сказал:
— Боюсь, как бы ярость его не обратилась против нас: ведь он еще не насытился битвой. Вели своим людям, чтобы приготовили три чана воды — остудить его пыл. Кухулин войдет в первый чан — вода в нем закипит; войдет во второй — вода станет нестерпимо горячей; но в третьем чане вода только нагреется в меру.
А когда женщины увидели, что Кухулин возвращается с поля битвы, Фанд запела пред ним:
— Как величав этот муж, мчащийся на колеснице! Молод он, безбород; сияет он на пути по вечерней равнине; краем великого леса он едет, близ Сенах Фидге.
— Музыка сидов его не удержит на ложе; кровью он обагрен; я же стою и смотрю на коней его колесницы: в мире им нет подобных — быстры, как весенний ветер!
— Это Кухулин мчится, юный герой, пришедший с равнины Муртемне; горе тому, кто навлек на себя его ярость!
Затем Либан спросила, что он совершил на поле битвы. И Кухулин сказал:
— Со всех сторон ринулись на меня всадники — светловолосые, краснощекие. То были воины Мананнана, Сына Моря: их призвал на битву Эоган из Устья Реки. На удар отвечал я ударом. Я метнул копье в Эохайда Юла — и не так, как мечет копье наугад заплутавший в тумане, но верной рукою. Я услышал, как он застонал, и стон его был мне в радость. Если верить молве, тем броском я выиграл битву.
У того Эохайда Юла из Земли обетованной был сын; этому-то сыну Мананнан после отдал в жены Айбгрейне, дочь Найси и Дейрдре.
И провел Кухулин целый месяц с Фанд в том краю, а когда месяц подошел к концу, стал прощаться, и она сказала ему: «Куда ни скажешь мне прийти и встретиться с тобой, я приду». И уговорились они встретиться у Ибор Кинд Трахты, тисового дерева, что росло на Берегу Байле, на мысу.
Когда же рассказали обо всем этом Эмер, охватил ее великий гнев, и велела она изготовить ножи, чтобы убить ту женщину; и, взяв с собою пятьдесят юных дев, пришла сама на то место, где они условились встретиться.
Кухулин с Лаэгом играли там в шахматы и не заметили, что к ним идут женщины. Фанд увидела их первой и сказала Лаэгу:
— Смотри-ка, Лаэг, что я вижу!
— Что там такое? — спросил Лаэг и посмотрел, а Фанд сказала:
— Обернись, Лаэг, и посмотри! Женщины тебя подслушивают, мудрые женщины. В правой руке у каждой — острый зеленый нож. Прекрасные груди их изукрашены золотом. Идут они, как храбрые мужи сквозь битву колесниц. О, как бледна от гнева Эмер, дочь Форгалла!
— Не причинит она тебе вреда, — сказал Кухулин, — и вовсе тебя не коснется. Взойди на колесницу и сядь напротив меня, на сиденье, залитое солнцем, и я защищу тебя от всех женщин, сколько бы их ни было, из четырех концов Улада! И пускай дочь Форгалла грозит сделать смелое дело, полагаясь на силу своих подруг, но против меня она уж, верно, не посмеет ничего сделать!
А после обратился к Эмер и сказал ей так:
— Сколь ни мила ты мне, женщина, я тебя не боюсь, — не больше, чем любой мужчина боится женщины. Не ранит меня ни копье в дрожащей руке твоей, ни слабый твой, тонкий нож, ни тщетный гнев, что накопила ты в сердце. Не сломить силе женщины мою силу.
— Тогда я спрошу тебя, Кухулин, — молвила Эмер, — отчего ты покрыл меня позором перед всеми женами пятины, перед всеми женами Ирландии, перед всяким человеком чести во всей стране? Ведь я пришла под твою защиту и положилась на твою верность. Ныне в гордости своей ты грозишь мне великой ссорой, но не сможешь покинуть меня, даже если пожелаешь.
— А я спрошу тебя, Эмер, — отвечал Кухулин, — отчего бы мне не отдохнуть немного в обществе этой женщины? Ведь она добронравна и мила, обходительна и достойна короля — эта женщина, что приплыла по волнам из-за великого моря; прекрасна она и станом, и лицом, высокородна, искусна и в вышивке, и во всяком рукоделии, разумна и сноровиста; и ничего не сыщется под небом, чего бы она не сделала, если муж ее попросит, пусть она и не клялась это исполнить. Ты же, о Эмер, — молвил он, — не найдешь другого такого отважного и прекрасного мужа, как я.
— И впрямь, — сказала Эмер, — если ты пожелаешь пойти за этой женщиной, я не откажу тебе. Но правду говорят, что все красное красиво, все новое светло, все возвышенное приятно, а все привычное горько; все, чего мы лишены, занимает мысли, а обо всем, что нам известно, мы и не помышляем, пока не познаем все, что можно познать. О, Кухулин! — сказала она. — Когда-то ты ставил меня высоко — и все меж нами снова может стать, как прежде, если только ты пожелаешь.
И охватила ее великая скорбь.
— Клянусь тебе, — сказал Кухулин, — ты мила моему сердцу и останешься мила, покуда я жив.
— Тогда пусть он меня покинет, — сказала Фанд.
— Лучше пусть он покинет меня, — молвила Эмер.
— Вовсе нет, — сказала Фанд. — Ведь он все равно оставил бы меня рано или поздно: это мне грозило с самого начала.
И объяли Фанд великая скорбь и смятение ума: стыдно стало ей, что ее покидают и что придется теперь вернуться домой; и мучила ее великая любовь к Кухулину. И стала она плакать и причитать, и сказала такую жалобу:
— Мне теперь предстоит отправиться в путь; я соглашаюсь уйти, но скорбь моя велика. Славен именем мой отец, но я бы осталась с тобой, о Кухулин! Лучше бы жить мне здесь, под рукою твоей, не ведая горя, чем вернуться в солнечный дом Айда Абрата, — хоть, быть может, тебе и дивно такое слышать.
— О Эмер, это твой муж, и он остается с тобой; будь же счастлива с ним, ибо ты достойна его! Не достать мне его рукой — но хотя бы могу пожелать ему счастья.
— Много мужей искало моей любви — при дворе моего отца, в лесах и полях; ни с одним не встречалась я, храня чистоту.
— Как же горько любить того, кто не любит в ответ! Коли нет на любовь ответа, то лучше уйти.
— Злое дело замыслила ты, златовласая Эмер, — одолеть злосчастную Фанд, погубить ее насмерть!
Обо всем этом донесли Мананнану, и узнал он, что Фанд, дочь Айда Абрата, сражается одна против женщин Улада, а Кухулин отсылает ее прочь. И пришел Мананнан с востока и разыскал ее, и подступил к ним так, что никто, кроме Фанд, его не увидел. И охватили ее при виде Мананнана великий страх и смятение ума, и молвила она так:
— Смотрите, вот Мананнан, великий сын моря! Он пришел с равнин Эогана из Устья Реки. Вот Мананнан, владыка светлых холмов; когда-то он был мне дорог.
— Он, быть может, поныне верен и не носит на сердце ревность: нас ведет дорога любви.
— Было время — мы с другом Луга жили в солнечном доме Инвер, и, казалось, ничто на свете нас вовеки не разлучит.
— Взял меня Мананнан женою — я была достойной супругой; дал он мне золотое запястье — выкуп за мою красоту.
— Вижу, скачет ко мне по морю всадник, смертным глазам незримый, по волнам пышногривым мчится — нет нужды ему в кораблях.
— А меня увлекло на муки неразумье женского сердца: тот, кого я любила без меры, на страданья меня обрек.
— Так прощай, прекрасный Кухулин! С легким сердцем тебя оставлю и, хотя не вернусь обратно, не держи на меня обид!
— Что же горше разлуки с милым? Одному лишь из нас не горько! Тяжело мне нести обиду, Лаэг-возница, сын Риангабры!
— Возвращусь к своему супругу: он уважит мои желанья. Вот, смотрите, как ухожу я, — да не скажут: «Ушла тайком!»
И подошла Фанд к Мананнану, а Маннанан приветил ее и сказал:
— Что, женщина, будешь теперь домогаться Кухулина или пойдешь за мной?
— Вот тебе мое слово, — отвечала Фанд. — За одним из вас я бы пошла охотнее, чем за другим. И все же я пойду за тобою и не стану ждать Кухулина, потому что он покинул меня. И вот еще почему: при тебе нет королевы, тебя достойной, а при Кухулине такая есть.
Кухулин же увидел, что она уходит от него с Мананнаном и спросил Лаэга:
— Что это там?
— Это Фанд, — сказал Лаэг. — Она уходит к Мананнану, Сыну Моря, потому что тебе она была неугодна.
И тут нашел великий гнев на Кухулина, и устремился он большими прыжками в Луахайр, где растут камыши; и прожил там, в горах, долгое время без питья и пищи, а ночевал на дороге, ведущей в Мидлуахан.
Эмер, услышав о том, пошла к Конхобару в Эмайн-Маху и рассказала ему, что случилось с Кухулином.
И послал к нему Конхобар поэтов, искусников и друидов Улада, чтобы они схватили его и привели в Эмайн-Маху. Когда они пришли, Кухулин хотел было убить их, но друиды зачаровали его и схватили, и рассудок его стал проясняться. Он попросил пить, и друиды дали ему напиток забвения. Стоило ему испить того напитка, как забыл он и Фанд, и все, что он сделал. Тогда друиды дали напиток забвения и Эмер, чтобы она забыла свою ревность, ибо и ей пришлось не легче. А затем Мананнан потряс своим плащом между Кухулином и Фанд, чтобы они уж никогда больше не встречались.
Lady Augusta Gregory (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.
- 1Т.е. до следующего Самайна
